Старцев решительно вдавил кнопку звонка.

Через полминуты послышались торопливые шаги и встревоженный женский голос:

– Кто там?

– Уголовный розыск. Откройте!

Щелкнули замки и задвижки. Протяжно скрипнув, приоткрылась дверь. Сквозь образовавшуюся щель выглянула немолодая женщина.

С тростью, в штатском костюме и перевязанной рукой Старцев впечатления не произвел. Зато вид стоявших за ним хмурых офицеров в синих фуражках с малиновым околышем моментально сделал свое дело. Звякнула цепочка, и дверь полностью отворилась.

Женщина ахнула, всплеснула руками, обернулась и драматическим сопрано позвала:

– Евгений! Проснись, Евгений!

В глубине квартиры вспыхнул свет, в дверной проем высунулась взъерошенная голова заспанного мужчины.

Москва

14 июля 1945 года

Потеря Локтя и Боцмана ударила по самолюбию главаря подобно публичной пощечине. Несколько последних лет банда не теряла людей и обстряпывала свои дела с такой ловкостью, что не попадала в поле зрения МУРа и Восьмого отдела НКВД СССР по борьбе с бандитизмом. Можно было с уверенностью сказать, что о существовании банды знал лишь узкий круг посвященных.

А тут – на́ тебе!

Казалось, что может быть проще убийства чересчур въедливого опера? Выследили, выбрали момент, нашпиговали свинцом и утекли глухими московскими переулками. Но не тут-то было. В самый последний момент рядом со Старцевым внезапно появилась неизвестная личность, неплохо владеющая пистолетом. И получите-распишитесь: в банде стало на двух корешей меньше.

Хорошо еще с Сашком не случилось беды. Вечером тринадцатого июля люди Квилецкого привезли в Марьину Рощу знакомого фельдшера – надежного и молчаливого, как мраморное надгробие. Тот промыл и обработал рану на голове Сашка, поколдовал с иголкой и хирургической нитью, перевязал. Ополаскивая под рукомойником руки, успокоил: «Ничего опасного. Ранение касательное, черепная кость не пострадала. Он молод, полон сил, быстро пойдет на поправку. Дайте ему пару дней отлежаться, хорошо кормите и через каждые двенадцать часов меняйте повязку…»

Сашок и вправду преображался с каждым часом: сознания больше не терял, ел с аппетитом и даже во двор «до ветру» ходил без чьей-либо помощи.

Все это происходило на глазах Квилецкого. На следующий день он не выдержал.

– Собирайся, – бросил он Матвею в седьмом часу утра. – Поехали на Петровку.

– Зачем? – обомлел тот.

– Подежурим напротив главного входа. Скоро кумовья на службу съедутся – покажешь мне эту курву.

– Стрелка, который высоко складывал?[36]

– Его самого.

– Так ты же на Ваганьковское мылился – рыжье барыге везти. Мы уже приготовили, упаковали…

– У меня есть в запасе время. Поехали-поехали! И прихвати еще кого-нибудь из наших. Надо решать вопрос, а то как бы не пришлось нам вспомнить молодость и снова бегать по цепу…[37]

* * *

Болтаться по Петровке долго не пришлось. Еще до начала рабочего дня, до стечения основной массы сотрудников входная дверь Управления распахнулась, и вниз по ступенькам проворно сбежал подтянутый мужчина лет тридцати.

– Слушай, кажись, он, – прищурился Матвей. – Это что ж и ночевать не отходил, что ли?..

Близко подходить к зданию опасались, приходилось разглядывать издалека.

Казимир машинально нащупал рукоятку пистолета.

– Точно он?

– Я его секунд пять видел, не боле. Похож вроде. Короткая стрижка, офицерский китель без погон, галифе, хромовые сапоги.

– Наградные колодки были?

– Кажись, были.

– Пошли.

Илюха-татарчонок «нюхал воздух» на ближайшем перекрестке. А Квилецкий с Матвеем двинулись за быстро шагавшим в сторону Страстного бульвара мужчиной.

В такую рань народа на улицах столицы было мало, момент казался удобным.

– Пусть подальше отойдет от ментовки, – прошептал Матвей, заметив, как Квилецкий поправляет торчащий за поясом пистолет. – Лучше обойтись без шума.

При этом в его руке блеснула тонкая заточка.

Главарь не возражал, он сам не любил принимать решения на скорую руку. Остыть, поразмыслить, тогда уж…

Дойдя до перекрестка, мужчина перешел дорогу и решительно двинулся дальше, к Крапивенскому переулку.

– К ловухе[38] метнулся, – подсказал Матвей.

– Откуда знаешь?

– А куды ж еще-то? Она тут одна на всю округу. И открывается аккурат в восемь.

Так и вышло: мужчина дошел до Крапивенского и повернул налево.

Казимир посмотрел на часы:

– Ладно, подождем, когда пойдет обратно.

– Подождем. Вон и подворотня ладная. Будет проходить мимо, тут его и ковырнем.

Нырнув в подворотню, они принялись ждать.

* * *

Знакомая фигура стремительно вывернула из-за угла минут через пятнадцать. Правая рука мужчины оставалась свободной, левой он прижимал к себе три свертка из плотной коричневатой бумаги, в какую обычно заворачивают покупки в продуктовых лавках.

– Приготовься, – скомандовал Казимир. – Как пройдет мимо – выходим и быстрым шагом догоняем. Ты бьешь под лопатку. Я – в горло.

– Годится.

Скоро они услышали шаги и, переглянувшись, принялись прикуривать.

Мимо узкого выхода из двора прошел человек в кителе без погон. Лицо было сосредоточенным, взгляд скользил по асфальту. Видно, кум о чем-то глубоко раздумывал. Стоявших в тени подворотни бандитов он не заметил.

– Точно – он! – горячо зашептал Матвей. – Зуб даю!

Квилецкий кивнул и решительно направился за опером.

Мягко ступая по асфальту, торопились, стараясь побыстрее нагнать жертву.

Далеко позади утреннюю тишину нарушил гул автомобильного двигателя. Ничего. Успеют. Дистанция – десять шагов. Восемь. Шесть…

В ладони Матвея блеснула заточка. Отпустив рукоятку пистолета, Казимир потащил из кармана нож с широким лезвием.

Гул нарастал, но бандиты были уверены: ничто не может им помешать. К тому же им показалось, что автомобиль едет не по Петровке, а поперек – по бульвару.